***
Антон очнулся в белой комнате и не сразу понял, что это больница. Сначала ему показалось, что он находится в какой-то коробке из белой бумаги, на чистой поверхности которой он должен теперь заново писать свою жизнь. Ему стало противно. Он помнил всё, что случилось и прежде всего то, что Тоня исчезла и никогда не вернётся. Белые стены комнаты обозначали обнуление, чистый лист, табула раза.
Вошёл доктор, весёлый, усатый, улыбчивый и до того цветущий, что это выглядело неприличным среди десятков страдающих от боли людей.
- Легко отделались, Антон-бей, - бодро выкрикнул он, кладя холёную смуглую руку Антону на лоб. – А могли бы не только плечо, а и все кости переломать!
- Зачем больницы красят в белый цвет, убивающий всякую надежду? – спросил Антон, морщась от невозможности избежать прикосновения этого вызывающе здорового и счастливого человека.
Врач удивился вопросу. Он никогда не задумывался об угнетающем воздействии на психику тотально белого цвета. Ему, напротив, казалось, что белая стерильность – это то, что надо. Но у него было отличное настроение, и он не желал споров.
– Для того и красят, чтобы людям хотелось поскорее поправиться и убраться отсюда подальше, – ответил эскулап и захохотал, чтобы подбодрить пациента.
Антон вдруг подумал, что доктора подпитывают себя энергией больных и несчастных людей и их родственников. Нет, правда, он не раз замечал в связанных с медициной людях какую-то неукротимую энергию, радость, неестественный румянец на щеках. Ему стало тошно смотреть на доктора, и он отвернулся к окну, где виднелись дома, утопающие в нежных цветущих садах Аваноса.
Через неделю Антону разрешили вставать и гулять по коридору и маленькой лысой территории больницы. Прогулки действовали на него угнетающе. Мимо вереницами ковыляли люди с различными травмами, с замотанными гипсом и бинтами ногами, руками, головами. Через открытые двери палат виднелись лежачие больные. Один строитель, упавший с лесов, был полностью покрыт повязками и походил на несчастного поваленного снеговика.
В один из дней Антона посетил Махмуд-эфенди с женой Белькыс.
– Ай-ай-ай, Антон-бей, ай-ай-ай, – запричитал хозяин кафе с любопытством разглядывая Антона.
До сего дня ему ни разу не доводилось видеть человека, потерявшего от горя голову настолько, чтобы полезть на опасную скалу. Сам Махмуд-эфенди за свою жизнь похоронил уже несколько близких родственников, включая младенца-сына. Бесспорно, это было нелегко, однако совершать такие глупости – нет уж, увольте.
Антон и Белькыс, в основном, молчали. Махмуд-эфенди с преувеличенной живостью рассказывал о происходящем в Чавушине: вырос поток туристов, от поставщика поступила некачественная баранина, которую пришлось скормить псам (да накажет его Всевышний!), у хозяина исторического дома родилась пятая внучка, у зятя неприятности с начальником, надо бы разнообразить меню к началу сезона да вот жена ленится и прочее.
Белькыс как-то странно опускала глаза, будто хотела что-то скрыть от мужа. В какой-то момент в кармане Махмуда-эфенди загудел телефон, и Махмуд вежливо вышел в коридор. Пока он густым голосом о чём-то эмоционально разговаривал за дверью, Антон и Белькыс продолжали молчать. На белой стене сидела большая чёрная муха. Антон хотел было пошутить, что вот, мол, подслушивающее устройство, но подумал, что это глупо. Вернулся Махмуд-эфенди и сказал:
– Звонил тот проклятый жулик – поставщик баранины. Извиняется за тухлое дерьмо, что прислал накануне. Вчера он отправил другую партию, и она скоро прибудет. Нам надо идти, Антон-бей. Выздоравливайте поскорее! Да помогут вам Аллах и пророк Исса!
Белькыс послушно поднялась. Они церемонно попрощались и покинули палату. Антон продолжал сидеть и смотреть на муху. Ему чудилось, что всё вокруг состоит из боли. Она слегка отступала, если он занимал себя чем-нибудь (например, обедом), но лишь за тем, чтобы, подкопив сил, вновь налететь на его тело ураганом. «Почему я не разбился насмерть, сверзившись с той треклятой скалы, что я за лузер такой? Может, найти сооружение повыше и попробовать ещё раз, чтоб наверняка?» В этот момент дверь в палату отворилась, и в проёме возникла Белькыс с затравленным выражением лица. Антон так удивился, что острая боль на секунду стушевалась, и он уставился на женщину, с которой за всё время знакомства обменялся лишь приветствиями да словами «спасибо-пожалуйста».
– Антон-бей, мне пришлось наврать мужу, что я хочу зайти в городе в магазин, - сказала Белькыс с загадочной решимостью в голосе. – На самом деле мне необходимо вам кое-что сказать.
Не зная, что ответить, Антон указал ей на тот же стул у кровати, откуда она встала пятнадцать минут назад. Белькыс села на краешек и вдруг заплакала так сильно, что ей пришлось достать из сумочки платок и вытереть капающие с подбородка слёзы.
Антон растерялся, совершенно не представляя, как поступить.
– Я, Антон-бей, – пробормотала, давясь слезами Белькыс, – хочу попросить у вас прощения. Я ужасно виновата перед вами, так виновата, что не могу с этим дальше жить.
– Не понимаю…
– Видите ли, Антон-бей, когда ваша подруга, ваша невеста погибла, я очень обрадовалась.
– Почему? – поражённо спросил Антон, ощущая себя персонажем абсурдной пьесы.
Белькыс, не стесняясь, громко высморкалась и, убирая платок в карман, проговорила:
– Очень уж я вам позавидовала, Антон-бей. Вы ужинали у нас накануне гибели Тони-ханым, помните? Конечно, помните… Вам теперь никогда не забыть тот ужин. Вы, наверное, меня вовсе не замечали в то время, как я наблюдала за вами из-за кухонной двери. Вы с Тоней-ханым выглядели так, словно были жителями другого мира, людьми из волшебной страны, случайно посетившими нас. Вы так смотрели на неё, а она на вас, Антон-бей, что мне стало чудовищно больно от того, что на меня никто ни разу в жизни так не смотрел, понимаете? Я догадывалась, что после ужина вы отправитесь куда-нибудь, где будете любить друг друга так, как меня никто ни разу в жизни не любил. Наш брак с Махмудом – это с первого дня сплошная грубость, вечная грызня, а, главное, у нас ничего никогда не изменится. Впрочем, я уже, считайте, состарилась. Но как мне жалко дочь, повторяющую мою жизнь с нелюбимым мужем, вы даже и представить себе не можете! На мою девочку тоже никто никогда так не смотрел… вот что разрывает мне душу больше всего. Я желала, чтобы с вами случилось что-нибудь нехорошее. И когда Тоня-ханым так внезапно и ужасно погибла, я обрадовалась тому, что и у вас теперь будет всё плохо. Я завидовала вам и ей за себя и за дочь, простите меня, простите…
Белькыс продолжала беззвучно плакать. Антон присел на край кровати и осторожно погладил её по плечу.
– Это ничего, – сказал он, стараясь, чтобы голос его звучал уверенно, – не извиняйтесь. Я тоже завидовал более удачливым людям, своим конкурентам по бизнесу, например. И тоже в душе радовался их провалам, ругая себя за злобу. С этим чувством трудно что-то поделать.
– Спасибо, – сказала Белькыс, с тоской глядя на одинокую чёрную муху, переместившуюся к окну и безуспешно бьющуюся о стекло, отчего муха казалась ей похожей на неё саму. – Но это не всё, что я хотела вам сообщить.
– Я слушаю, – вяло произнёс Антон, предчувствуя, что сейчас она вкрутит в него новое сверло, которое будет проворачиваться в его внутренностях, раздирая их в клочья.
Белькыс подняла глаза и решительно встретилась взглядом с Антоном.
– Я хочу вам сказать вот что, Антон-бей, – отчётливо проговорила она, – несмотря на то, что мне очень стыдно за мою зависть, мне вас совсем не жаль. Нет, ни капельки не жаль.
– Гм-м-м, – издал невнятный звук Антон.
– Вы – счастливый человек, Антон-бей, – громко, так что её услышали в коридоре, сказала Белькыс. – Вы – счастливый человек, потому что у вас это было с Тоней-ханым… Я обречена продолжать завидовать вам, даже если завтра вы пойдёте и сброситесь с чего-нибудь повыше, чем та скала. Но лучше не делайте этого, а всегда помните, Вы – счастливый…
С этими словами она резко поднялась и, стремглав, выскочила из палаты.
Продолжение
http://proza.ru/2020/06/23/1279